СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ РАЗВЕДЧЕСТВА-СКАУТИЗМА
№37 (94) ноябрь 2004 г.

ISSN 1523-1941
Редактор-издатель R. Polchaninov,
Baxter Ave., New Hyde Park, NY 11040-3909, USA
rpolchaninov@verizon.net

Германский отдел ОРЮР. Лагерь 1950 и бивак 1951 гг.

Это было время разъездов. Все куда-то подавали бумаги, хлопотали, проходили проверки, именуемые «скринингами» (screening – просеивание). Нач. Германского отдела Борис Дмитриевич Лузин (1918-2000) попросил меня подготовить лагерь отдела, так как ждал вызова для отъезда в США. Единственным человеком, на которого я бы мог положиться, был витязь Юра Воронов (вернувшийся в США к своей настоящей фамилии – Солдатов), которому Лёва Гижицкий передал знамя и руководство Шлейсгеймской дружиной. На нас двух ложилась и подготовка и проведение лагеря. Я тоже начал хлопотать насчёт отъезда в США. У нас был вызов, который сделал в начале октября 1949 г. друг нашей семьи Виктор Ельмисов, уже переехавший и устроившийся в США, но я знал, что получение вызова из США, только начало долгого пути, и что у меня будет достаточно времени провести и подготовить лагерь.

Так как сравнительно недавно США объявили амнистию всем бывшим советским подданным, лгавшим ради спасения от насильственной выдачи, что они старые эмигранты, то нашим первым шагом к отъезду в США, было заявление жены и тёщи, что они были раньше вынуждены лгать насчёт своего места пребывания до 1 сентября 1939 г., утверждая, что проживали тогда не в СССР, а в Югославии. В лагере Шлейсгейм, после того как нас сняли с транспорта в Бразилию, мы стали числиться как советские подданные. Видимо это и было причиной, что нас сняли с транспорта, но я об этом узнал случайно. Помню, что я тогда обратился в лагерное управление с просьбой исправить эту ошибку, но мне сказали, что подобная ошибка теперь ничем не грозит, ни мне, ни моей семье, и отказались сделать поправку.

В связи с этим заявлением мы получили вызов от юридического советника ИРО А. Александрова явиться к нему 17 января 1950 г. А.Александров, с которым я был хорошо знаком, любил со мной вспоминать о нашем житье-бытье в Югославии, не раз спрашивая меня, не знаю ли я каких-нибудь его знакомых по Белграду. Я старался всегда объяснить ему, что я, как житель Сараева, мало кого знал в Белграде, куда приезжал только для сдачи экзаменов в университете, но город я знал довольно неплохо и не только Белград. Я рассказывал ему о моих поездках в Загреб, Мостар, Яйце, Любляну, о походе на Вршич, где была часовня, построенная русскими пленными в Первую мировую войну и т.д. Он как-то спросил меня, кто из жителей Шлейсгейма знал меня по Югославии, и я называл белградца Л. Гижицкого, а как знавших меня по Сараево, семью Вдовкиных.

И вот он предложил жене и тёще подписать заявление, что они из СССР, а не из Югославии, и такое же заявление предложил подписать и мне. Это меня очень удивило, и я, конечно, отказался подписывать такой документ. Он с удивлением спросил меня: «Так, значит вы действительно из Югославии?» Видимо ни Л. Гижицкого, ни Вдовкиных он обо мне не спрашивал, так как они, как и я, были связаны с ОРЮР. Я сказал – «да», и вопрос был, как будто бы исчерпан. Только потом я понял, что лучше бы было мне «признаться» и подписаться, чем доказывать, что я до 1941 г. проживал в Югославии.

Будучи служащим YMCA, я обратился к начальству YMCA с вопросом как, где и когда YMCA предполагает проводить летние лагеря и был немало удивлён, что начиная с этого года, YMCA летних лагерей больше не устраивает, так как это больше не входит в её планы. Но мисс Дрейер, одна из начальниц, знавшая меня ещё по Менхегофу как разведческого руководителя, сразу догадалась, в чём дело и дала мне замечательный совет. Она сказала, что YMCA предоставить мне инвентарь, если вся работа будет сделана руками энтузиастов, и, что руководство YMCA высоко оценит мой почин. Место для лагеря искать не надо было, так как YMCA располагала для этой цели поляной у берега Штарнбергского озера, имела с прошлых лет весь лагерный инвентарь и даже могла бы оплатить заведующего инвентарём и кухарку. Конечно, лагерь должен был бы проводиться так, как проводились летние лагеря YMCA прошлые годы, а именно, лагерь должен был бы быть двухнедельным, и после первой смены туда должны были бы приехать другие лагерники из других DP-лагерей. Я должен был руководить постановкой лагеря, а также и его ликвидацией. Конечно, первую группу набирал бы я, а это значило, что в первую смену мог бы брать только русских.

В начале 1950 г. в Баварии вне лагерей проживало немало русских семей с детьми. Они не были DP, но YMCA имела право пригласить их в гости и обеспечить продовольствием. Юра Воронов должен был выяснить, сколько разведчиков и разведчиц поедет в лагерь, а я обратился в Центральное представительство российской эмиграции в Американской зоне Германии с просьбой сообщить мне о русских детях проживающих вне лагерей. По полученным адресам были посланы приглашения приехать в лагерь YMCA, с указанием, что приглашаются члены и не члены ОРЮР, с условием подчинения лагерным правилам. Среди приехавших были брат и сестра Билибины – одиночки из Берхтенсгадена и два разведчика–одиночки из Бад-Айблинга.

Мы прибыли на место лагеря в среду 1 августа с ребятами и инвентарем. Шёл проливной дождь. Мы с Юрой разделили старших на три группы. Одни ставили кухню, другие уборную, которая на лагерном жаргоне именуется «Голливудом», третьи, ставили американские военные палатки куда из грузовиков перебирались лагерники. Среди палаток была одна большая, в которой был устроен склад инвентаря и столовая.

Наши ботинки сразу же промокли. Мы их ставили на кухню сушить, надевали сухие, или шлёпали босиком по лужам. Мне ещё ни разу не приходилось ставить лагерь в таких ужасных условиях, но ребята работали, можно сказать, героически.

На кухне работала кухарка-полька и два польских студента. Там были сухие дрова и на кухне наши строители в любое время могли получить горячий чай – «хербатку», как говорила кухарка. Она очень переживала за ребят. На кухне все говорили по-польски и я, заходя на кухню, переходил на польский язык. Это создало у меня, с первого же дня, дружеские отношения с кухней.

Служащий YMCA, заведовавший инвентарём, был украинцем. С ним я говорил по-украински, и это тоже расположило его ко мне. Он, как и мы, работал под дождем и бегал, как и мы на кухню погреться и немножко обсохнуть. На кухне ребята, конечно, скидывали плащи, и многие были в разведческих формах. Это заметил заведующий инвентарём и сказал мне

- Пане Полчанинов, як я бачу ту е богато пластунив.

- А каже быть иначе, сказал я ему по-украински. Без них мы бы палаток не поставили.

- Рация, рация, - сказал он, - и побежал помогать нам ставить палатки.

Об устройстве костра не могло быть и речи, но, чтобы поднять дух, мы устроили «лагерную свечку». Собрались в большой палатке где был сложен инвентарь. Спели «Будь готов, разведчик» и я провёл с лагерниками первую беседу, поблагодарив работяг, и объяснив новичкам, что после дождя всегда бывает солнце, а значит, будет и купание.

Украинец пришёл к нам «на огонёк» и остался очень доволен, хотя «лагерная свечка» была короткой и деловой, но на ней, как у нас было заведено, пелись и русские, и украинские песни. Помню одну, для меня новую песню, которая была многим известна. Это была пиратская песня «По морям и океанам злая нас ведёт судьба...». Там были и такие слова как: «Корабли мы грабим ловко, золото храним в горах и за братскою попойкой пропиваем в кабаках». Я ничего не сказал, но следующий костёр начал с беседы насчёт «братской попойки». Не помню, предложил ли я другие слова или предложил не петь этот куплет, как не подходящий для разведчиков, но ребята сразу согласились. Такое бывает не всегда.

Два следующих дня шёл тот же проливной дождь. Ребята приуныли. Мы с Юрой и двумя витязями-калмыками, Албатаевым и Иванчуковым, разделили ребят на звенья и, отправив дежурных помогать на кухне, начали со звеньями обычные занятия. Новичкам объясняли премудрости лагерной жизни, разучивали песни, и, конечно, кончали занятия играми.

Украинец держал себя молодцом. Не унывал, и, как и все, ждал солнышко. Кухарка была рада дежурным. Она их не ожидала.

На четвёртый день выглянуло солнце. Мы поставили мачту и подняли на ней русский трёхцветный флаг. Лагерь был готов, большинство было в формах, мы с Юрой тоже. Я объяснил полякам на кухне, что хоть лагерь и YMCA-ский, но первая партия состоит из русских «харцеров», что лагерная дисциплина на них не распространяется, что на церемониях они могут присутствовать, а могут и не присутствовать. Это же я сказал и украинцу, который, увидев меня в форме, всё сразу понял.

Для поднятия патриотизма, в ОРЮР было решено дружинам давать имена русских городов. Среди первых была мюнхенская дружина, получившая название Севастополь (1). Севастопольцы предложили назвать лагерь «Севастополем». Возражений не было. Я по-святил несколько бесед Крымской войне, столетие которой было бы в 1954 г., сказав, что не известно, куда к тому времени занесёт нас «злая судьба» (слова из пиратской песни).

На одном из первых костров ребята запели украинскую песню «Подай дiвчина ручку на прощанне...», которая, почему-то была у нас очень популярна. Эта песня растрогала нашего украинца чуть ли не до слёз. Оказалось, что это было песней СС дивизии «Галичина», а наш украинец был в её рядах. Он, конечно, спросил меня, откуда мы знаем эту песню, но я этого и сам не знал.

Конечно, он спросил меня и откуда я знаю украинский, и не жил ли я случайно на Украине. Я ему рассказал довольно необыкновенную историю моего знакомства с украинцами в Сараево, занятиями украинским языком с украинскими ребятами, и сказал между прочим, что бывал и на греко-католических богослужениях, когда в Сараево приезжал отец Биляк. Когда я назвал фамилию священника, то наш украинец обрадовался и сказал, что о. Биляк его родственник и его служба в Боснии ему хорошо известна.

Вероятно так полагалось, что однажды в лагерь приехал из Мюнхена инспектор из YMCA. Конечно, у меня мог бы быть с инспектором неприятный разговор насчёт флага. В числе лагерного инвентаря был у нас и флаг YMCA, который полагалось бы поднимать на мачту. Но он лежал в палатке в ожидании второй смены. Мне бы мог быть сделан за это выговор, и я бы должен был вместо русского трёхцветного флага поднимать YMCA-ский, но инспектором оказался о. Георгий Бенигсен, в прошлом псковский миссионер, у которого я в школе преподавал Закон Божий, а потом, под его начальством, вёл внешкольную работу с молодёжью при миссии. Он пробыл в лагере целый день, входил во все подробности, но не касался вопроса флага.

Кухня и инвентарь у нас были в порядке. Дисциплина была, по меркам YMCA, выше среднего, и все были довольны.

Во второй смене были дети из других лагерей. Поляки и балтийцы. Мы с о. Г. Бенигсеном приехали однажды проверить, как идёт работа. Всё, как будто бы было нормально, но дисциплина была не та. На кухне ребята плохо помогали, а с инвентарём был просто скандал. Ребята брали вещи и не возвращали. Заведующему приходилось потом искать вокруг лагеря брошенные игры, лопаты и прочее. Мой бедный украинец жаловался как ему трудно со второй сменой, особенно потому, что он привык за первые две недели, что вожак – по терминологии YMCA - Berather (советник) несёт ответственность за инвентарь, а тут оказалось, что никто ни за что не отвечает.

После конца второй смены наша рабочая команда сняла лагерь, погрузила всё на грузовики и сердечно попрощалась с кухней и заведующим инвентарём, которые не скупились на комплименты.

Новички были разные. Одним понравилось разведчество, они сдали вступительный экзамен, который называется Третьим разрядом, и дали разведческое Торжественное обещание. Другие тяготились занятиями. Русская история их не интересовала, помогать на кухне они не хотели, и вступить в организацию не имели желания. С ними мы расстались по-дружески и навсегда.

После лагеря, в конце 1950 г., в Шлейсгейм приехали менхегофские руководители – Женя Баранов и Оля Стукалова, а из Французской зоны Эдик Прибыткин. С помощью Юры Воронова и приехавших руководителей нам удалось в четверг 1 декабря устроить празднование Дня Матери не как разведческий праздник, а как Русский День Матери с привлечением общественности лагеря Шлейсгейм. В спектакле принял участие русский детский сад. Почётными гостями были владыки Пантелеймон и Венедикт. В «Вестнике руководителя» №17 за декабрь 1950 г. было сказано, что дружина устроила «очень удачный День Матери».

После отъезда Бориса Лузина в США начальником Германского отдела был назначен Алёша Поремский (приказ Ст.скм. №35 от 1 октября 1950), проживавший во Франкфурте-на-Майне, а Эдик Прибыткин был назначен начальником Шлейсгеймской дружины. Юра Солдатов был назначен начальником отряда, работавшего при гимназии в Доме Милосердного Самарянина в Мюнхене.

Дружина, можно сказать, таяла на глазах. Пока была хорошая погода, устраивались в лесу около лагеря лагерные костры. Так как всегда кто-то уезжал, в конце костра пелась прощальная песня «Собралися мы здесь, друзья, в разлуке тихий час...», так, что потом некоторые ребята считали эту песню, как бы последней песней у костра, вне зависимости от того, уезжает кто-нибудь или не уезжает.

С 3 по 6 мая 1951 г., мы решили устроить трёхдневный бивак для сильно поредевшей Шлейсгеймской дружины и для Мюнхенского отряда при гимназии Милосердного Самарянина. Бивак был назван «Великим Новгородом» по названию шлейсгеймской дружины, полученного тоже по приказу Ст.скм. №26. На бивак каждый день приезжал больной Старший скаутмастер Борис Мартино, благо у Шлейсгейма была прекрасная автобусная связь с Мюнхеном, который, хоть и не мог ночевать в лесу, радовался своему участию в лагерной жизни. Лагерный инвентарь, как и в прошлый раз, был получен от YMCA. Бивак был закончен 6 мая молебном св. Георгию, покровителю разведчиков.

ПРИМЕЧАНИЕ:
1. Приказ Ст.скм. №26 от 17 дек. 1948 г.
Благодарю Г. Солдатова, у которого сохранились записки того времени, за помощь при составлении этой статьи.

Р. Полчанинов